В углу, между соседнею дверью и круглою железною печкою, стояла узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись книги, листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку,
человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.
Мы вышли в экскурсию после обеда и, подойдя к горе, стали подыматься по глинистым обвалам, взрытым лопатами жителей и весенними потоками. Обвалы обнажали склоны горы, и кое-где из глины виднелись высунувшиеся наружу белые, истлевшие кости. В одном месте деревянный гроб выставлялся истлевшим углом, в другом — скалил зубы
человеческий череп, уставясь на нас черными впадинами глаз.
Потом поймал я Атропу, или Мертвую Голову; в ее названии ошибиться нельзя — признак слишком очевиден: возле самой ее головки, на спинке, находится нечто похожее на
человеческий череп и две кости, сложенные под ним крестообразно.
— Садись же, дорогой гость! Я давно знаю тебя и давно ожидал к себе. Выпей-ка моего составца: он с дорожки укрепит тебя, — заговорил старик, подавая Чурчиле какую-то влагу в
человеческом черепе и вперив в него свои быстрые, насмешливые глаза.
Обстановка внутренности избушки внушала благоговейный страх, особенно простым людям. Толстые книги в кожаных переплетах разных размеров, склянки с разными снадобьями, пучки засохших трав, несколько
человеческих черепов и, наконец, стоявший в одном углу полный человеческий скелет — все это производило на посетителей сильное впечатление.
Неточные совпадения
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали:
череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Замолчал. Треплет бороду свою чёрными пальцами, и рука у него дрожит. Смотрю на его тусклый
череп, и хочется сказать ему бодрое, ласковое слово, обидно мне за него и грустно, и всё больше жалко пятидесяти лет бесполезной траты
человеческого сердца и ума.
Ваши книги дали мне мудрость. Всё то, что веками создавала неутомимая
человеческая мысль, сдавлено в моем
черепе в небольшой ком. Я знаю, что я умнее всех вас.
В местной врачебной управе получен был от него в одно прекрасное утро с почтою тюк, состоящий из ящика, по вскрытии которого в нем оказалась отрубленная
человеческая голова с пробитым в двух местах
черепом.
Окружающая „чародея“ обстановка довершила ужас:
черепа и
человеческие кости, банки с частями
человеческого тела и толстые в кожаных переплетах книги являлись для массы его современников еще большим пугалом, нежели приготовляемое этим „слугой сатаны“ „чертово зелье“.
Одни уверяли — он держится жидовской ереси; другие — он сам жид и везется в русскую землю своим братом, евреем; иные прибавляли — он колдун, морит и воскрешает зельями, костями мертвых, нашептывает судьбу над кровью младенцев, в
черепе человеческом, приворачивает к себе крюком, сделанным из когтей нечистого…
Когда подошли к месту, то медведя простыл и след, а на земле I лежал лишь обезображенный труп Николая Митрофанова Иванова. Вся одежда на нем была превращена в лохмотья,
череп разворочен, лицо потеряло всякий
человеческий облик и представляло из себя одну сплошную кровавую массу.
Время шло. Для иных оно летело с быстротой
человеческой мысли, для других тянулось шагами
черепахи. Последние тяжелые, еле движущиеся шаги времени испытывали на себе все дворовые и отчасти крестьяне Дарьи Николаевны Салтыковой. Но как ни медленно двигался для них год за годом, убегающее в вечность время не потеряло и для этих несчастных своего всеисцеляющего свойства. Прошедшее, полное крови и мук, забывалось перед восстававшим страшилищем такого же будущего.
В Е-ской врачебной управе, находящейся в городе К., был получен от него в одно прекрасное утро с почтою тюк, состоявший из ящика, по вскрытии которого в нем оказалась отрубленная
человеческая голова с пробитым в двух местах
черепом.
— Настала кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я умираю страдальцем о Господе, — произнес он, пробился сквозь солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный камень отразился в сердцах изумленных зрителей. Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного.
Череп был разбит; нельзя было узнать на нем образа
человеческого.
На столе стояли семь свечей из воску ярого, девственной белизны, в золотых подсвечниках; на нем же лежали: огромная раскрытая книга, столь ветхая, что, казалось, одно прикосновение к ней должно было превратить ее в прах, и
череп человеческий.